Утро Тревельян встретил на станции пассажирских экипажей, что располагалась при дороге подальше воинских казарм, почти на самой городской окраине, и походила на большой вокзал, какие были на Земле в двадцатом веке. Здесь имелись перроны, длинные каменные возвышения числом четырнадцать, под кровлями, которые поддерживали статуи змей, драконов нагу, лесных кошек, клыкастых даутов и других животных – на каждом перроне свои, высеченные с большим мастерством из гранита, базальта, известняка и мрамора. Здесь были подъездные пути, по которым экипажи выезжали на имперский тракт, двигаясь между перронов; каждый путь заканчивался аркой широких ворот, украшенных цветными флагами и полотнищами ткани. Здесь, окружая перроны с трех сторон, лепились друг к другу бесчисленные кабаки, цирюльни, постоялые дворы и лавки с всевозможными товарами, от мягких подушек под седалище, башмаков, плащей, вина и фруктов до столичных сувениров, наушных украшений, цепочек и пестрых ленточек, что заплетали в бакенбарды. Здесь нашлось место для нескольких бань с горячими и прохладными бассейнами, где приезжие могли освежиться с дороги и размять затекшие от долгого сидения члены. Еще здесь были три кузницы, сигнальная вышка, храм, помещение для стражи, туалеты с проточной водой, огромные каретные сараи и конюшни и даже что-то вроде справочного бюро, где сидели громкоголосые служители, объявлявшие о наличии свободных мест и отправке фаэтонов. Чего не имелось, так это точного расписания: экипажи уходили, по мере того как в них набивались пассажиры. А их была тьма! Наверное, человек пятьсот, а с приезжими – вся тысяча; как-никак, Мад Аэг являлся столицей, и его «вокзал» был много больше, чем скромные станции в провинциальных городах.

Тревельян протолкался к барьеру, где сидели оравшие во всю глотку служители, подождал, когда один из них закроет рот, и вымолвил:

– Мад Дегги.

– Четыре серебряка. От клыкачей.

Последнее означало, что экипаж отойдет от перрона с изваяниями клыкачей. Кто-то шумно дышал Тревельяну в затылок, пытаясь протиснуться к барьеру, но он уперся, не освобождая место.

– Когда? На восходе?

– Нет. Экипаж подадут в середине полуденного времени.

– А если пораньше?

– Пораньше только с пересадкой в Мад Бельте, и это, почтенный, будет стоить шесть серебряков. – Служитель приподнялся, вытянул руку и пронзительно завопил: – В Мад Анесс от большой змеи! В Мад Лабарне от даутов! Три места в Мад Лабарне, отправляется сейчас! Кому в Мад Лабарне, Дневная Провинция! К даутам, к даутам! В Мад Тиверру и дальше в Сотару от быков! Торопитесь, мои господа!

– Да проклянут тебя боги! Оглушил, отродье паца! – пропыхтел кто-то за спиной Тревельяна. Он повернул голову – прямо на него уставился пучеглазый парень с тощими бакенбардами, по виду из мелких чиновников или приказчиков. От него несло дешевым вином.

– Ты, рапсод, в Мад Дегги собрался?

– Почтенный рапсод, – поправил Тревельян.

– Почтенный, конечно… прости… разделяю твое дыхание…

Тревельян кивнул с холодным видом – в знак того, что извинения приняты.

– Мой господин тоже едет в Мад Дегги, в заказной повозке. Велел поискать кого-нибудь с деньгами. Место найдется, если заплатишь свою долю.

– Сколько?

– Семь серебряков, почтенный.

– Не многовато?

– Ну, ты ведь не один, а со зверюшкой… – Тощие Бакенбарды выпучил глаза на Грея, дремавшего на Тревельяновом плече. – Опять же, повозка заказная, легкая, а коней четыре… значит, быстрей поедем… Опять же, важные люди будут с тобой… мой господин и его помощник…

– Знал бы ты, с какими важными людьми я разделял дыхание! – задрав нос, похвастался Тревельян. – Ладно, согласен. Но деньги я передам не тебе, а твоему господину.

– Обижаешь! – сказал Тощие Бакенбарды и повел его на перрон, кровлю которого подпирали вставшие на дыбы мраморные саламандры. Здесь, у небольшого возка, похожего на старинную земную карету, но чуть пошире и подлинней, скучала пара будущих попутчиков Тревельяна. Старшему, судя по пигментным пятнам под глазами, было за сорок, и он, от бакенбард до башмаков, в самом деле выглядел важным и осанистым. Его щеголеватый помощник казался моложе лет на десять; пряди волос в его пышных завитых бакенбардах переплетали лазоревые ленточки, а на шее висела цепь в палец толщиной, то ли золотая, то ли подделка из бронзы. При этих господах был еще один служитель, крепкий широкоплечий малый с коротко подрезанными баками, вооруженный дубинкой.

Дворяне, но из мелких, решил Тревельян. Видимо, чиновники. Едут по делам службы, наняли экипаж за казенные и решили подзаработать. Ну, не будем обманывать их ожиданий.

Он пробормотал приветствие, высыпал монеты в широкую ладонь Важных Бакенбард, после чего все пятеро погрузились в экипаж. Господа заняли диванчик сзади, слуги устроились на переднем, спиной к движению, а Тревельяну досталось место напротив дверец, тоже довольно удобное. Он сидел между начальствующими и подчиненными, и это как бы подчеркивало его статус: не господин, не слуга, а свободный рапсод. Кошка, которая гуляет сама по себе.

Возница гикнул на лошадей, возок тронулся, перрон с изваяниями саламандр и людскими толпами неторопливо поплыл назад, мелькнули ворота с зелеными, голубыми и желтыми флажками, и экипаж развернулся, выезжая на имперский тракт. Они проехали мимо пилона с надписью: «Благословенны странники, ибо их шаги измеряют мир». Щелкнул бич, грохнули о камень копыта четырех лошадей, возок, набирая скорость, помчался по дороге, замелькали деревья и дома предместья, потом застройка кончилась и пошли сады. Ветви гнулись под весом паа, крупных оранжевых плодов, формой и цветом напоминавших земные апельсины. Но сходство было чисто внешним; паа скорей являлись местными сливами.

– Хвала Трем! – произнес Важные Бакенбарды. – Вот мы и в дороге.

– По такому случаю… – продолжил его помощник, кивая слугам.

Короткие Бакенбарды тут же полез в объемистый баул, вытащил два винных кувшинчика и передал их Тощим Бакенбардам. За кувшинами последовали три бокала из сотарского стекла и две фаянсовые кружки. В бокалы налили вино из Фейнланда, для Тревельяна и господ, в кружки – пибальское для слуг. Выпили молча – тосты под выпивку на Осиере не были приняты. Потом Важные Бакенбарды утер губы и сказал: