Спустя семь декад – или два с лишним месяца по земному счету – к воротам укрепления в Южном валу подошел странник. Был он запылен и оборван; остатки голубого выцветшего пончо едва прикрывали плечи, неухоженные бакенбарды падали на грудь, штаны висели клочьями, некогда щегольские башмаки с медными заклепками доживали последние дни. На плече странника сидел маленький шерр с серым мехом, у пояса болтался кинжал в потертых ножнах, а весь багаж составляла сума, такая же пыльная, как ее хозяин. Но, невзирая на эти признаки неблагополучия и даже, быть может, полного бедствия, странник шел по тропе бодрым шагом и насвистывал мелодию марша.

Небольшая крепость с четырьмя квадратными башнями стояла на берегу полноводного Фейна, у моста, переброшенного через реку еще в глубокой древности. Южнее лежала степь с редкими усадьбами поселенцев, бывших наемных солдат, на запад тянулась громада Южного вала, который продолжался за рекой, поворачивая там к северо-востоку, а за валом и крепостью начинался Фейнланд, самая просторная, богатая и знаменитая из трех южных имперских провинций. Сюда можно было приплыть по течению Фейна, причалить у каменной пристани и подняться наверх, во внутренний дворик цитадели. Можно было прийти пешком, по тропе, протоптанной среди степных трав, накатанной колесами повозок поселенцев, но и в этом случае путник попадал во двор, к столу, за которым сидели два имперских военных чиновника. Один записывал прозвище пришедшего, не забывая расспросить, какого он рода-племени и где примерно его деревня; другой отсыпал в кошель серебряки и вручал задаток новобранцу. Затем пришедшего с юга отправляли в казарму, где грозные туаны выбивали из него дурь, обучая целых два сезона колоть и рубить, маршировать и наступать в строю, метать копья и дротики, а также выказывать почтение к вышестоящим воинским чинам. После этого он считался солдатом и попадал в имперский гарнизон, на пост дорожной охраны или в армейский лагерь.

Такая судьба ожидала пришельцев, ибо все они были безволосыми и попадали в Империю в качестве наемников. Но странник с шерром на плече принадлежал к народу Семи Провинций, что подтверждалось цветом его кожи, густыми волосами, длинными бакенбардами и пигментными отметинами под глазами. Чтобы такой человек появился с Юга!.. Это относилось к разряду чудес, и потому поглядеть на него сбежались и простые воины, и комендант гарнизона, и два чиновника-вербовщика.

– Разделяю твое дыхание, – сказал комендант, пожилой туан из благородного, но небогатого семейства. – Откуда идешь, путник? Кто ты таков, как твое имя и из какого ты сословия?

Все эти вопросы полагалось выяснить согласно уставу пограничной службы, но устав уставом, а интерес интересом. И потому туан, солдаты и чиновники нетерпеливо ждали ответа и пялили на пришельца и его зверюшку любопытные глаза.

Странник приосанился и положил ладонь на рукоять кинжала.

– Разделяю твое дыхание, отважный воин. Имя мое Тен-Урхи. Я рапсод, певец из Братства Рапсодов, и до недавнего времени бродил по дорогам востока, по Этланду, Хай-Та и Манкане.

– Это очень далеко от нас, – молвил один из чиновников, недоверчиво поглаживая бакенбарды, заплетенные цветными лентами. – И если ты в самом деле рапсод, бродивший по дорогам востока, то здесь ты появился не с той стороны.

– Не с той, – согласился пришелец. – Я был в Манкане вместе с воинством чахора Альгейфа, замирившего мятежников, и там один негодяй опоил меня сонным зельем, заковал в цепи, отвез к берегам Рориата и бросил в трюм корабля. И тот корабль плыл по реке до самых южных лесов, ибо мой пленитель собирался привезти рапсода вождю варварского племени, за что ему были обещаны хорошие деньги. Так я попал к дикарям, но вскоре убежал от них, добрался до Фейна, построил плот и отправился в плавание на север, в родные края. Плот мой был неуклюж, его разбило на порогах, и с тех пор я иду пешком. И, наконец, пришел!

Тут странник упал на колени, согнулся и поцеловал одну из плит, коими был облицован внутренний дворик. При виде этого даже суровый служака-туан пустил слезу. Потом утер глаза и произнес:

– Дивную историю ты поведал нам, клянусь Тремя Богами! Но скажи, Тен-Урхи, зачем рапсод тому вождю из безволосых? Обычно им нужны вино и ткани, железные изделия, одежда и всякие побрякушки вроде ожерелий из стекла. Рапсодов мы им еще не поставляли!

– Мир меняется, почтенный воин, меняется, хотим мы того или нет, – сказал странник, поднимаясь на ноги. – Эти безволосые в южном лесу уже не совсем дикари – ведь те, что вернулись, говорят им о величии и славе Светлого Дома и о том, что ценится в наших краях. Стоит ли удивляться, что их вожди тоже пожелали величия и славы? А слава – дым над костром, в котором пылают слова рапсодов.

– Воистину так! – в один голос воскликнули чиновники, и тот, который записывал имена пришедших в крепость дикарей, сказал:

– Останься у нас, Тен-Урхи, на несколько дней и расскажи во всех подробностях свою историю. Мы запишем ее на лучшем пергаменте!

Пришелец усмехнулся и молвил что-то непонятное о своих авторских правах. Потом добавил:

– Вспомни, достойный, что я рапсод, и потому все уже записано, уложено и хранится здесь. – Он коснулся лба. – Если мне принесут напиться – но только не воды! – я спою вам песню, поведаю сказание, и вы услышите первыми балладу о похищении Тен-Урхи и бегстве его из южных лесов.

Комендант велел подать лучшего вина. Странник промочил горло, достал из мешка лютню, тронул струны и запел. Пел он от времени Полдня до времени Заката, и были те песни чудесными.

Тиранозавр-мираж распугал всех воинов и жен Кривой Ноги, а заодно и жителей селения. Надолго они запомнят колдуна-рапсода, с которым так не повезло великому вождю! Оставив его труп у пня, Тревельян спустился по безлюдной улице к причалам, где тоже не было ни единой души, и стал соображать: то ли, захватив кораблик Сайлавы, двинуться вверх по реке в Хай-Та, то ли отправиться на запад к Фейну и плыть потом в южные провинции Империи. Наконец он решил, что с парусным судном одному не справиться, а вылавливать в джунглях Сайлаву и его матросов – дело долгое. К тому же приток Рориата, куда его завезли, тянулся к западу, а в воде у причала были пять или шесть десятков узких легких лодок, похожих на каноэ. Выбрав одну из них, Тревельян посадил Грея на корму и взялся за весла.